Опер покрутил головой и сам себе пообещал, что не будет влезать в новое опасное расследование. Все свои факты и домыслы расскажет Орлову, пускай тот решает, что делать с этой запутанной историей. С него достаточно, осталось лишь одно незавершенное дело в этом недружелюбном городе, и он может быть свободен. Афанасьева к жизни не вернешь, правду он так и не успел рассказать, а нескольких дней тут не хватит, чтобы докопаться до правды. Чем быстрее окажется в Москве, тем быстрее похлопочет, чтобы с майора Бережнюка сняли обвинения в нападении и попытке убийства сотрудника управления уголовного розыска. Слово свое Гуров привык держать. Больше долгов у него в этом городе нет, а сами жители и не хотят, чтобы на их земле царили истина и порядок. Все эти дни он постоянно натыкался на стену из чужих тайн, вранья и человеческого равнодушия. Поэтому теперь не было желания искать истину, правду о случившемся.

На автобусе Лев Гуров добрался до удаленного городского района, вышел на той же пустой остановке и зашагал по прямым нарядным улочкам. За несколько дней здесь ничего не изменилось: все так же дети веселились на новых качелях и горках, пестрели яркие ухоженные клумбы, на вычищенных парковках теснились блестящие автомобили.

Квартира Надежды Хваловой располагалась на первом этаже, Гуров определил сразу. И сразу же увидел знакомое лицо; высокий крупный мальчик скучал на застекленном от пола до потолка балконе, он с тоской наблюдал, как кричат и играют во дворе другие дети, свесив мордашку в приоткрытую створку. При виде опера мальчишка сначала дернулся в глубину квартиры, но тут же спохватился и насупил точеные брови, мужественно ожидая, когда неприятный взрослый снова начнет приставать с вопросами. Лев не торопился, подошел к краю газона, так, чтобы сын Хваловой мог его хорошо рассмотреть и вспомнить, подождал несколько секунд. Когда длинные пальцы на бортике окна расслабили свой напряженный захват, поздоровался:

– Привет, я приходил к тебе в приют, когда пропала твоя мама. Это я ее нашел и вернул обратно. – Мальчишка в этот раз не опускал голову, но все еще молчал, настороженно прислушиваясь к словам взрослого.

Опер продолжил:

– Я рад, что теперь твоя мама дома. Ты, кстати, забыл в приюте свою куртку. Вот, заехал, чтобы отдать ее тебе. Твоя джинсовка?

Лев протянул руку, в которой была зажата легкая одежка. Мальчишка всмотрелся внимательно, потом в ответ тоже протянул свою руку:

– Дайте посмотреть, она подписана должна быть. Ее в приюте подписали, чтобы другие не украли.

– Конечно, – куртка перекочевала в крупную мальчишескую ладошку.

Тот отогнул борт, вчитался в черную крупную надпись и кивнул:

– Моя. Спасибо, что привезли.

Лев улыбнулся ему:

– Не за что, я бы тоже не хотел потерять такую куртку, очень удобная вещь.

Мальчик теперь охотно отозвался:

– Да, мне ее папа подарил, – и вдруг испуганно осекся, дернулся всем телом, оглядываясь на глубину квартиры за своей спиной.

Лев сделал вид, что ничего не заметил. Просто махнул рукой:

– Тем более, хорошо, что никто не забрал. Правильно, что подписали. А почему там другая фамилия, не как у мамы? Я сразу даже не сообразил, что она твоя.

Мальчишка только открыл рот для ответа, как за его спиной выросла фигурка матери. Надежда Хвалова схватила за плечо сына и швырнула с силой к двери:

– Я тебе что сказала, ни с кем не разговаривать!

У того лицо перекосило от обиды, на плече выступил алым след от ладони. Он попытался что-то ответить разгневанной матери:

– Он куртку принес, я взял. Это же подарок.

Женщина швырнула ему в лицо комок из одежды, так что металлическая пуговица рассекла губу:

– Убирайся в квартиру быстро, в свою комнату. Сиди там!

Перед Гуровым мелькнуло перекошенное болью и обидой детское лицо, а потом мальчишка исчез в темноте комнаты. На балконе осталась лишь одна Надежда, она, с трудом сдерживаясь от крика, выдавила:

– Уходите. Вы не имеете права приходить просто так и без меня не имеете права разговаривать с моим сыном. Я жалобу на вас напишу за нарушение закона.

Лев покачал головой сокрушенно:

– Надя, я не враг, я хочу помочь вам. Просто привез куртку сына.

Та приблизилась к открытой раме и отчеканила сухо:

– Уходите. Я все уже сказала. Никаких показаний, ничего не будет. Больше в моей жизни Сергея Афанасьева не будет, он приносит только несчастья и боль.

Лев попытался остановить женщину:

– Надя, такое бывает, я знаю. Вам не хочется снова возвращаться в тот ад. Но, поймите, он будет вас преследовать и дальше в вашей голове. Это посттравматический синдром, вам нужно работать с психологом. Давайте я найду специалиста, помогу вам. Если захотите, то дадите показания, если решите по-прежнему не участвовать в деле, то это ваше право. Я хочу помочь. Пожалуйста, одна встреча с психологом, и я от вас отстану.

В ответ хлопнула рама, создавая невидимую стену между Гуровым и потерпевшей. Надежда резко развернулась и исчезла с балкона. Лев еще немного постоял рядом с клумбой в надежде, что Хвалова сейчас покажется в дверях подъезда. Он ждал, что она передумала, просто не может совладать с эмоциями, нервничает, но все же согласится на разговор. Просто сделает это не у себя в квартире, а подальше от вопросительного взгляда сына, который уже начал становиться подростком и все понимает.

И все-таки дверь подъезда так и не открылась, оперативник напрасно прождал почти четверть часа. Он поглядывал на окна, наглухо закрытые стекла балкона, не замечая, что за ним тоже наблюдают. Пара внимательных глаз рассматривала каждое его движение через тонкую прорезь в яркой разноцветной шторе. Наблюдающий не сводил с него глаз, пока опер не выругался себе под нос от досады и не развернулся обратно – к автобусной остановке.

Опять эта стена из молчания и равнодушия, он никак ее не может преодолеть, перепрыгнуть. Да